На краю неба (СИ) - Страница 20

Находился в таком состоянии, что почти себя не контролировал. Боялся, что, когда получит ее голую, растерзает. У него вместо крови — лава.

— Что у тебя за ремень? Не могу расстегнуть, — проворчала она.

— Я тоже не могу это развязать, — дернул кожаный шнурок.

— С этим вообще нет проблем. — Сняла ремешок через голову и откинула платье себе за спину. Туда же через несколько секунд отправился бюстгальтер.

Дима сначала трогал ее руками. Гладил грудь. Спину вдоль позвоночника.

Затем начал целовать. Осторожно, словно боялся сделать больно. Потом крепче, замирая губами и грея дыханием. Слегка покусывал, зализывал раздраженные места языком. Сжимал губами напряженные соски, и тогда все ее тело простреливало болезненным удовольствием.

Опускаясь все ниже, проводил языком влажные дорожки по животу и ниже, у края трусиков. Когда его пальцы проникли под кружево, Катя подвинулась к краю, чтобы Дима избавил ее от белья. Он снял с нее трусики, и его горячие ладони замерли на ее бедрах. Знала, что именно он намеревался делать, ждала этого и не собиралась ничего стесняться.

Если какое-то время назад сама мысль о таких смелых ласках вызывала у нее смущение, то сейчас ничего подобного Катя не испытывала. Все смущение дотла сгорело в двухмесячной тоске. Она лишь глубоко вздохнула, крепче ухватилась за край стола руками, шире раздвинула ноги.

Сначала он целовал ее на внутренней стороне бедра, совсем рядом с промежностью. Потом коснулся языком там, где она больше всего хотела. И это прикосновение, легкое, почти мимолетное, обездвижило ее, лишило рассудка. Он продолжал ласкать ее между ног, доводя до безумства.

Она недовольно застонала, когда он оставил ее. Нагло бросил на полпути к удовольствию. Но возмутиться сил не было. Дыхание прерывалось, получались короткие вздохи. Голова кружилась. И хотя по шороху Катя понимала, что Дима раздевался, небольшое раздражение заставляло гореть еще большим нетерпением.

Но раздражение это скоро сменилось восторгом. Он прижал ее к себе, она обхватила Диму ногами и наконец почувствовала то, чего так жаждала — его обнаженное тело.

— Димочка… — прошептала, принимая его с дрожью удовольствия, впуская в себя всего, целиком.

— Тихо, тихо, — видел, как ей трудно. Она же такая узкая. И вообще, сама вся такая тонкая и изящная. Боялся быть грубым или сделать ей больно. Но все от огромного нетерпения и безумного желания. Как он соскучился по ней! Боже, как хотел, сходил с ума без нее все эти месяцы… И не только последние… Уже давно потерял от нее рассудок, но пока не попробовал, не целовал, не трогал, не ласкал, было легче…

Когда дыхание Кати чуть выровнялось, и она расслабилась, он начал двигаться…

И не осталось ничего, кроме их внезапного, неуместного, но невыносимо яркого единения в этой горячей темноте, в которой ничего невозможно увидеть, а только слышать и понимать. Чувствовать ее тело в своих руках, ласковую мягкость кожи под пальцами и себя глубоко в ней. Ничего больше. Только заниматься любовью на этом столе. В комнате, где бесконечно пахло ее духами и сексом. Где он изучил ее наощупь собственными губами. Всю до последнего изгиба. Запомнил ее вкус, ее запах и читал по неосознанной дрожи невысказанные слова.

Все, что он делал с ней, было полно нежности и обожания. То, как она откликалась и принимала это, вызывало в нем головокружительный восторг.

Катя вздохнула и оторвалась от него, чтобы опереться ладонями о столешницу. Ему не понравилось это. Он хотел чувствовать ее близко к себе всю. Кожа к коже. Видеть.

— Давай так. Ты высокая, нам будет удобно. — Стянул со стола и прижал к стене, так резко поставил на ноги, что Катя шумно выдохнула, переживая накатившее головокружение.

— Дима, нам надо домой, — с уловимой злостью сказала она. Злилась, потому что при всей романтичности и уединении, свободы у них не было. Оказывается, самое трудное в сексе — это сдерживать стоны. Она до крови искусала себе губы, и все, что не простонала Крапивину в пылу страсти, казалось, комом теперь стояло в груди.

— Катенька, ты гениальна. Но прям сейчас мы точно никуда не уйдем. — Хрипло засмеялся.

— Не сейчас, потом… Мы идиоты.

— Почему?

— Потому что надо было сразу уходить с этого квеста.

— И снова гениальная идея. Правда, чуть запоздалая.

— Просто у меня тогда не было идеи, как отмазаться.

— А сейчас есть?

— Сейчас, да. Можно было сказать, что я в ресторане перепила шампанского и у меня голова кружится… что я тортика объелась. Боже… надо было так сказать и ехать к тебе. Или ко мне. Куда-нибудь.

— Не самый удобный момент для самобичевания…

Катя засмеялась, но смешок застрял где-то в горле. Дима придавил ее к стене. Неожиданно сильно, заставив выдохнуть весь воздух, который успела до этого вдохнуть. Он стал целовать ее так, что она перестала чувствовать под собой пол, хотя стояла еще на ногах; взял за бедра, подтянул выше, чтобы свободно войти в нее.

Катя не стонала, сдерживалась. Но в каждом вдохе чувствовался отголосок чувств, мыслей и желания. Хотелось дать ей больше. Чтобы получила наивысшее наслаждение, яркое и долгое. Чтобы насытилась этим удовольствием. Она сможет. Катя чувственная и открытая. В ней нет ненужного напряжения, такого, которое помешало бы ей расслабиться полностью и получить удовлетворение.

Не в силах больше выдерживать медленный темп, Дима все больше расходился в резких глубоких движениях и в какой-то момент почувствовал, как ее тело в его руках оцепенело, мышцы стали каменные, Катя вздрогнула. Приоткрыла рот, хватая воздух. Сдавленно и беспомощно застонала. Целовал распухшие губы. Сгорая от ее удовольствия, нашел свое чувственное освобождение.