На краю неба (СИ) - Страница 38

— Ты неправильно расценил мои слова.

— А ты не пытаешься что-то объяснять, чтобы я тебя правильно понял. Не советуешься, не спрашиваешь, не заботишься о моих чувствах. Ты сейчас решила слегка наплевать на то, что между нами было, и устроить все так, как удобно тебе. Чего я хочу, ты не спрашиваешь, тебя это совершенно не волнует, — заговорил он решительно, словно ему надоело молчать. — Как мне на это все реагировать?

— Я не буду тебе ничего доказывать, — заявила упрямо.

— Не сомневаюсь. Зачем тебе что-то кому-то доказывать, а уж тем более мне? Ты же себя считаешь во всем правой.

— Ты тоже.

От этих слов он натурально скривился. Уже оскомина на зубах от этого пинг-понга: ты мне — я тебе, ты такая — а ты тоже.

— У меня хотя бы есть основания. Я могу объясниться

У меня всегда есть что сказать. Есть причины. Выводы.

— Так и у меня они есть, Димочка. У каждого человека, Дима, на тот или мной поступок есть свои причины и основания. Верно же? — повторяла его имя, словно стараясь прибавить сказанному большей убедительности.

— Это так ты не хочешь меня обидеть. Просто поразительная заботливость. Прям кожей чувствую твое стремление, Катрин. — У него еще теплилась надежда, что сейчас она скажет что-то стоящее, переворачивающее его сознание, но Катя молчала. — Знаешь, как это все на самом деле выглядит? — тогда спросил. Взглядом Катерина выразила безмолвную готовность выслушать, и Дима продолжил: — Когда Дима что-то делает, он делает это неправильно, не так, как надо. Когда Дима чего-то не делает, он тем более поступает неправильно. Вопрос: что должен сделать Дима, чтобы Кате стало хорошо? Ответь. Что сделать? Ты сама хоть знаешь? Дай мне парочку верных звеньев в этой цепочки моих «неправильных» поступков. А то я где-то логику потерял.

Катя спрятала неуверенность за язвительной ухмылкой. У нее был ответ на этот вопрос, но озвучивать его не собиралась. Хватит с нее признаний. Инициатива наказуема.

Дима принял это за очередную издевку и разозлился еще больше. Крапивина раздражала ее неспособность отступить назад и признать ошибки. Не умеешь сама — попроси помощи. Но это не про Катю Шаурину. Ей плен не страшен, она даже под пытками ни в чем и никогда не признается.

Так часто она упрекала его в «безупречности», но безупречных людей не бывает и он не такой. Он всего лишь умеет признавать свои ошибки и отвечать за свои слова. А Катя пока привыкла только что-то требовать. Требовать и получать.

— Нет, ты не ранимая, — сказал, словно не к ней обращаясь, а к собственным мыслям.

— Что? — переспросила, не сумев поняв его вывода. В ее глазах Дима успел заметить мелькнувшую досаду.

— Мама боится, что я стану слишком давить на тебя. Но я не буду. Отношения же не строятся из-под палки. Наверное, ты, Катрин, хорошо подумала, чего хочешь, прежде чем говорить мне об этом. Ты же разумный человек. И, да, у тебя, наверное, на это есть причины. — Прервался на короткий вдох. — Ранимая ты, говорит… импульсивная… Но ты не такая. Ты расчетливая эгоистка и поступаешь так, как удобно только тебе. Все, что для тебя неудобно, — это неправильно. Когда тебе нужно, ты прешь напролом, ничего и никого вокруг не замечая. Плевать ты хотела на чужие интересы. Можешь и в хвосте плестись, если тебе это выгодно. Удивительная изворотливость. И почему-то всегда против меня.

— Ты не прав, — подавленно сказала она.

— Разубеди меня. Я хочу знать, что ошибаюсь. Ну? Я просто мечтаю однажды сесть и выслушать все, что ты мне скажешь. Обещаю слушать молча и не перебивать.

У нее сделалось такое равнодушное лицо, что Дима только лишний раз убедился в своей правоте. Несмотря на силу своих чувств и слепоту, которая свойственна всем влюбленным, оценивал Катю трезво. Знал, что она за человек, и видел, что его ждет, если так пойдет и дальше.

— Зачем ты пришла тогда? Точнее, все это устроила. Ту первую ночь. Ты же мне утром открыто призналась, что устроила все специально. Зачем?

— Ты задаешь какой-то неуместный вопрос.— Очень уместный. И ответ на него мне представляется четким. — Дима так посмотрел на нее, что Катя полжизни бы отдала, только бы узнать, что он в этот момент думал. — Но ты действуешь в своей манере. Ничего не меняется.

— А что должно поменяться, Дима? — спросила спокойно, но ее выдало нервное движение, которым она откинула волосы с плеча.

— Я должен в чем-то тебя убедить? В чем? В силе своих чувств? — не смог удержаться от смешка. — Большими буквами на заборе написать? Я никогда не буду делать что-то напоказ, ты это знаешь. Или не знаешь? Тонкие материи рвутся при сильном напряжении. Тонкие чувства не выносят показухи.

Катя вздрогнула от резкого тона. Ее охватило тошнотворное чувство какой-то неправильности происходящего. Все не так. Не так идет, не так должно быть. Еще днем думала, что нашла таблетку от своей головной боли, но боль только усилилась. Не выдерживала крапивинского напора, но никак не могла собраться с мыслями, чтобы ответить ему хоть что-нибудь внятное.

— Если ты думаешь, что я как собака лягу у твоих ног, ты ошибаешься. Этого не будет никогда, — неумолимо жестко отчеканил он.

— Ничего такого я не думаю. — Я всегда тебя защищал. И защищаю. Ты же… в ладоши захлопаешь, если мне голову сечь будут.

— Дима! — воскликнула она, как ожила. Лицо от его слов полыхнуло жаром. — Это не так! — Хлестнула его по щеке. Не сильно. Легонько шлепнула тыльной стороной ладони, чтобы остановить.

Крапивин резко выдохнул. Выпустил из себя воздух, а с ним и все, что еще хотел сказать.